Читать интересную книгу Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

– Сейчас я спрошу (она произнесла имя-отчество Прокошкина, который был Начальником управления). Он Вас примет.

И, действительно, она вышла от начальника и сказала: «Заходите».

Начальник, очевидно, тоже откровенно скучал, потому что он подробно расспрашивал меня, как было дело, но, правда, не высказал своего мнения, сказав напоследок:

– Давайте заявление. Мы разберемся.

Удовлетворенный вниманием, я вышел от Начальника, сел на диванчик, стоящий в коридоре, и стал думать, что же я еще могу сделать.

– Разве что к Министру? – подумал я.

Кабинет Министра Высшего образования профессора Столетова тоже был доступен. Приемная была намного больше, в ней сидели две секретарши и тоже откровенно скучали.

– Что Вы хотели? – спросила меня одна из них. Я объяснил.

– Министр по таким делам не принимает, – сказала она, – обращайтесь в Центральную приемную комиссию. Для этого она и создана. Вы представляете, что бы здесь было, если бы все жалобщики пришли сюда. Нет, нет, не просите. Это невозможно.

Грустный, я вышел во дворик и присел на какой-то каменный поребрик, глядя, как люди входят и выходят из Министерства, как выезжают из дворика и вновь приезжают немногочисленные автомобили. Ко мне подошел, какой-то парень чуть постарше меня, и мы разговорились.

– А ты попробуй поймать Министра, когда он приезжает утром на работу. Вдруг он захочет тебя выслушать. – предложил он.

На следующее утро я приехал к 9 часам и начал караулить Министра. Я уже видел его автомобиль накануне, и знал, где он остановится и высадит Министра. Я продумал, где я должен в этот момент находиться, как оказаться около него, что и как успеть сказать.

Дальше я все себе представлял так.

Я, такой симпатичный юноша, с такой доброй улыбкой, говорю Министру, что я постараюсь изложить мой очень простой вопрос за одну минуту. Начинаю говорить самое важное:

– Я золотой медалист. Меня не приняли из-за отсутствия вакантных мест. Я не понимаю, как это может быть, здесь какая-то ошибка. Ведь медали вводили именно для того, чтобы отобрать лучших.

Затем повторяю ему мои два аргумента.

Министр говорит мне:

– Ну у нас за минуточку не получится. Пойдемте ко мне наверх.

Там он кое-что уточняет. Возмущается такими порядками, говорит секретарше, чтобы она приняла от меня заявление и, прощаясь за руку, говорит мне напоследок:

– Езжайте спокойно в Ленинград. Вас примут.

И я все это очень четко сделал, когда Министр приехал. И оказался рядом с ним. И очень непринуждённо, и доверительно начал разговор, поглядев ему прямо в глаза и улыбнувшись. Только я не смог сказать больше десяти слов. Он оборвал меня и со словами:

– Простите, мне некогда. Повернулся спиной и быстро вошел в здание, а меня, какой-то мужчина на входе не пустил за ним, встав передо мной и строго сказав:

– Нельзя.

Я все же потом прошел в Министерство и в приемной Министра оставил свое заявление.

Вечером дядя Миша озабоченно сказал мне:

– Я нашел путь. Тебя примут в Политехнический.

– На физмех? – вскричал я.

– Не знаю, на какой, – ответил дядя Миша, но возьмут.

Он был очень серьезен.

– Большие деньги, – сказал он. – но пока не отдадим их, письма не будет.

Про письмо я понял, а вот про деньги – не сразу. Оказалось, что нужно в обмен на письмо о приеме в Институт отдать три тысячи рублей. Это тогда были очень большие деньги.

На следующий день, дядя Миша ходил два или три раза на Центральный телеграф, благо он был рядом, звонил маме и еще куда-то, а вечером сказал мне:

– Деньги достал, завтра пойдем вместе, отдадим деньги и заберем письмо.

Часов в 12 дня мы с дядей Мишей пошли по ул. Горького, повернули на Тверской бульвар и встретили там невысокого неприметного человека.

– Ж. – представился он. Он назвал свои фамилию, имя и отчество полностью, фамилию я хорошо помню и сейчас, но приводить ее пока не хочу, а имя и отчество долго помнил, но сейчас уже забыл. А вот его лицо, хоть он был и неприметен, я запомнил на всю жизнь.

Мы пошли, гуляя, по Тверскому бульвару, и так прошли метров двести, а потом повернули обратно. Дядя Миша и Ж. о чем-то тихо разговаривали. Я деликатно шел рядом, но обрывки разговора слышал, у меня был тогда очень острый слух, не то, что сейчас.

Я понял, что дядя Миша требовал доказательств того, что меня действительно примут в Институт. Вдруг я приеду в институт с письмом, а там знать ничего не знают?

– Убедили, давайте письмо.

– Давайте деньги, – сказал Ж.

Они быстро обменялись конвертами.

Ж. не стал проверять, правильная ли сумма в его конверте, а наш конверт оказался запечатанным. Ж. начал меня инструктировать. Он сказал, к кому в кабинет мне лично пойти в Политехническом Институте и, оставшись в кабинете наедине, какие слова сказать. И только после этого отдать конверт. Потом я должен был сделать то, что этот человек скажет. Он назвал мне фамилию, имя и отчество этого человека и его должность. Фамилию, имя и отчество я хорошо помню, но приведу позднее – он работал в Политехническом институте заместителем директора по административно-хозяйственным вопросам. Впрочем, имя, отчество и фамилия были открыто написаны на конверте.

Самое интересное, что я тогда не понимал, что это взятка, а само это явление именуется коррупцией в системе высшего образования. Хотя я и догадывался, что происходит что-то постыдное, незаконное.

– Но ведь я имею право. Со мной поступили тоже постыдно и незаконно, – я пытался оправдать себя, маму, дядю Мишу. И мне было неудобно, что мои родители и обожаемый мной легендарный герой моего детства дядя Миша пошли на это ради меня.

– Помалкивай об этом, – сказал мне дядя Миша. Никто и никогда не должен об этом узнать.

Я никогда и никому об этом не говорил. Я придумал историю про Министра, ту самую, которую описал выше. В этой истории, и Министр стал человечней, и я более везучим, но все было правдой только до того места, когда я начал разговор с Министром. Разговор был оборван им. А мог ли он вообще быть продолжен?

Сегодня я впервые рассказал, как все это было, Любочке.

– Почему же ты мне никогда это не рассказывал, – спросила она.

– Я дал слово никогда и никому не говорить об этом. Но сегодня, только сегодня я решил, что могу рассказать и даже написать, как все было. Сегодня это уже никому не повредит. А мою репутацию в глазах моих потомков не испортит. В глазах тех, кто меня знал, надеюсь тоже. Но если это как-то меня умалит, – это уже не мое, а их дело. Не я придумал антисемитские правила приема в вузы страны. И не я вымогал взятку у нашей нищей семьи. Я пишу правду, мою правду.

Я приехал с конвертом домой, в Ленинград. Мама и папа с интересом оглядели его. Папа хмыкнул и ничего не сказал. Он ненавидел такие вещи. Сам никогда не давал взяток и никогда не принимал ни взяток, ни подношений. Я понял, что, давая согласие дяде Мише, мама поставила папу перед фактом. В случае чего, она брала все на себя.

А у меня была эйфория. Мне было все равно как поступать, лишь бы поступить.

– Я заслужил право на поступление туда, куда хочу. Мы боролись с несправедливостью. Мы ее победили, и неважно как.

Я ни секунды не сомневался, что все будет хорошо, и на следующий день начал с того, что поехал в Холодильный институт и забрал свои документы. Это было рискованно, но я тогда даже не думал об этом. С документами я сразу поехал в Политехнический институт. Я долго сидел в тесной приемной заместителя директора по административно-хозяйственной части, ожидая, пока он меня позовет. Он знал, что я жду, ему говорила секретарша, но в его кабинет постоянно входили и выходили люди.

Наконец, поток людей иссяк, секретарша тоже ушла домой. Он выглянул из-за двери кабинета, посмотрел на меня очень внимательно:

– Заходи.

Я зашел. Сказал слово.

Давай конверт, – сказал он.

Я отдал конверт. Он его вскрыл при мне, вынул оттуда какую-то официальную бумагу и внимательно прочитал ее.

– Завтра придешь в приемную комиссию и отдашь документы. Они будут знать, что тебе можно сдать документы.

Было то ли 30 августа, то ли даже 31, и документы уже не принимали целый месяц. Я не задавал вопросов. В голове у меня сидела мысль:

– Заместитель директора Института! Как же это можно? Целая шайка! Наверняка, я не один такой, кто платит им деньги. Но и я тоже!

Но я опять себя успокоил:

– Я только восстанавливаю справедливость.

А, может быть, и они восстанавливали справедливость. Ограбить евреев всегда считали за доблесть. Только вот никакого богатства или денег у нас не было, – мы были нищими.

В Приемной комиссии института, которая уже перебазировалась из Актового зала в какую-то маленькую комнату, был всего один сотрудник. Он с интересом посмотрел на меня, и, ничего не спросив, принял документы.